Паутинка Шарлотты Элвин Брукс Уайт Детские повести-сказки «Стюарт Литл» и «Паутинка Шарлотты» принесли их автору американскому писателю и журналисту Элвину Бруксу Уайту, лауреату множества самых престижных премий, широчайшую известность. Книги об удивительных приключениях мышонка, родившегося в обыкновенной семье, и о трогательной дружбе поросенка и паучихи сразу полюбились детям и взрослым. Вот уже полвека их читают, переводят на разные языки, сочиняют к ним музыку, ставят по ним спектакли и снимают мультфильмы. Элвин Брукс Уайт Паутинка Шарлотты Глава 1. До завтрака — А куда это папа отправился с топором? — спросила Ферн у матери, когда они накрывали на стол к завтраку. — В свинарник. Прошлой ночью там родились поросята, — ответила миссис Эрабл. — Непонятно, зачем ему понадобился топор, — продолжала Ферн, которой недавно исполнилось восемь лет. — Ну что тебе сказать, — помедлила мама. — Один поросенок никуда не годится. Он маленький, слабенький, ничего путного из него не выйдет. Вот папа и решил с ним покончить. — Как это — покончить? — завопила Ферн. — Убить? И только потому, что он меньше остальных? Миссис Эрабл поставила на стол кувшин со сливками. — Не кричи, Ферн, — сказала она. — Папа прав. Этот поросенок наверняка сам умрет. Ферн оттолкнула стул, стоявший на ее пути, и выскочила за дверь. Трава была влажная, и в воздухе уже пахло весной. Когда девочка наконец нагнала своего отца, тапочки у нее промокли насквозь. — Папа, пожалуйста, не убивай его! — рыдала она. — Это несправедливо! Мистер Эрабл остановился. — Ферн, — мягко сказал он, — нельзя так распускаться! — Нельзя, нельзя, — всхлипнула Ферн. — Речь идет о жизни и смерти, а ты говоришь — нельзя. Слезы бежали по ее щекам. Она ухватилась за топор, пытаясь вырвать его из отцовских рук. — Послушай, Ферн, — сказал мистер Эрабл. — Я лучше тебя знаю, как растить поросят. Если в помете есть слабенький поросенок, с ним хлопот не оберешься. Давай-ка беги домой! — Но это несправедливо, — продолжала плакать Ферн. — Разве поросеночек виноват, что он родился таким? А если бы я родилась маленькой и слабенькой, вы бы меня тоже убили? — Ну что ты! — сказал отец, с любовью глядя на дочку. — Девочка — это одно, а никудышный, маленький поросенок — совсем другое. — Никакой разницы не вижу, — ответила Ферн, все еще цепляясь за топор. — Это ужасно! Ничего более несправедливого я в жизни не встречала! Губы у Мистера Эрабла дрогнули — казалось, он и сам вот-вот заплачет. — Ну ладно, — сказал он. — Беги домой. Я принесу тебе поросенка, когда вернусь. Будешь сама его выкармливать из рожка, как младенца. Вот тогда увидишь, сколько с ним хлопот. Полчаса спустя мистер Эрабл вернулся домой. Под мышкой он держал картонную коробку. Ферн переобувала тапочки наверху. Стол был накрыт к завтраку, и в кухне стоял аромат кофе и бекона, а еще пахло сырой штукатуркой и дымом поленьев из печки. — Положи коробку сюда, — сказала миссис Эрабл. Ее муж поставил картонку на стул, где обычно сидела Ферн. Затем он подошел к раковине, вымыл руки и вытер их полотенцем. Ферн медленно спускалась по лестнице. Глаза у нее были красные от слез. Когда она подошла к своему стулу, в картонке кто-то зашевелился и зашуршал. Ферн взглянула на отца и сняла крышку с коробки. Оттуда на нее смотрел новорожденный поросеночек. Он был совсем беленький. В лучах утреннего солнца ушки его просвечивали насквозь и казались розовыми. — Он твой, — сказал мистер Эрабл. — Спасен от безвременной смерти. Надеюсь, Бог простит мне эту глупость. Ферн не могла глаз отвести от крошки-поросенка. — Ой! — прошептала она. — Вы только посмотрите! Какой хорошенький! Она бережно закрыла коробку. Сперва она поцеловала папу, потом маму. Затем снова открыла крышку, вынула поросенка и прижалась к нему щекой. В этот момент на кухню влетел ее брат Эвери. Он был вооружен до зубов: под мышкой — игрушечное духовое ружье, в руке — деревянный кинжал. — А что там такое? — поинтересовался он. — Что это там у Ферн? — У Ферн сегодня гость к завтраку, — сказала миссис Эрабл. — Иди и вымой лицо и руки. — Дай-ка посмотреть! — потребовал Эвери, отставляя ружье. — И эта козявка называется поросенком? Ну и ну, вот так поросенок! Да он не больше моей белой крысы! — Умывайся и садись завтракать, Эвери, — повторила мама. — Школьный автобус отходит через полчаса. — Пап, а ты мне тоже подаришь поросенка? — спросил Эвери. — Нет, я раздаю поросят только тем, кто рано встает, — ответил мистер Эрабл. — Вот Ферн, например, поднялась ни свет ни заря и с утра пораньше начала борьбу за справедливость. И вот вам результат: теперь у нее есть поросенок. А это еще раз доказывает, как полезно пораньше вылезать из постели! Ну, давайте завтракать! Но Ферн и подумать не могла о том, чтобы сесть за стол, пока не накормит малыша молоком. Миссис Эрабл отыскала детский рожок и резиновую соску. Она налила в рожок теплого молочка, надела соску на горлышко и протянула бутылочку Ферн. — Пусть и он позавтракает, — сказала мама. Через минуту Ферн уже сидела на полу, положив поросенка на колени, и учила его сосать молоко из бутылочки. Поросенок, хотя и был очень мал, обладал отличным аппетитом и быстро разобрался, что к чему. На улице загудел школьный автобус. — Беги, — скомандовала миссис Эрабл, забирая поросенка у дочери и сунув ей в руку пончик на дорогу. Эвери подобрал свое ружье и тоже схватил пончик. Дети выскочили на улицу и сели в автобус. Пока они ехали, Ферн не обращала никакого внимания на окружающих. Она сидела и смотрела в окно, размышляя о том, как хорошо жить на свете и какое счастье иметь собственного поросенка. Когда автобус подъезжал к школе, Ферн уже придумала, как назовет своего любимца. Она считала, что выбрала для него самое красивое имя на свете. — Его будут звать Вильбур, — прошептала она. Девочка все еще была погружена в мысли о поросенке, когда учитель обратился к ней с вопросом: — Ферн, ты можешь назвать столицу Пенсильвании? — Вильбур, — мечтательно ответила она. Ученики прыснули от смеха, и Ферн смутилась. Глава 2. Вильбур Ферн полюбила Вильбура всем сердцем. Ей нравилось гладить его, кормить, укладывать спать. Каждое утро, едва встав с постели, она мчалась кипятить ему молоко, надевала соску на горлышко бутылки и кормила поросенка. После занятий, днем, когда школьный автобус останавливался перед ее домом, она выскакивала из него и снова бежала на кухню, за следующей бутылочкой. Вечером она кормила поросенка ужином и еще раз давала ему поесть перед сном. Миссис Эрабл готовила малышу обед в полдень, когда Ферн была в школе. Вильбур с удовольствием пил молоко, и не было на свете поросенка счастливее его, когда Ферн сама подогревала еду и давала ему очередную порцию. Он обычно стоял рядом с девочкой и преданно смотрел на нее. Первые дни Вильбур жил в картонной коробке, которая стояла у плиты. Затем, когда миссис Эрабл пожаловалась, что поросеночек ей изрядно мешает и что из-за него на кухне повернуться негде, он переехал в дровяной сарай, но уже в большей коробке. Когда Вильбуру исполнилось две недели, его выпустили на свежий воздух. Дни становились теплее: в саду уже цвели яблони. Мистер Эрабл смастерил небольшой загончик под яблоней специально для Вильбура и поставил там деревянный ящик с соломенной подстилкой, в котором был прорезан лаз, чтобы поросенок мог входить и выходить, когда захочет. — А ночью он там не замерзнет? — спросила Ферн. — Не замерзнет, — ответил папа. — А пока посиди здесь и посмотри, что он будет делать. Принеся бутылочку с молоком, Ферн села на землю в загончике под яблоней. Вильбур подбежал к ней, и девочка протянула ему рожок. Когда поросенок высосал все молоко до последней капли, он хрюкнул и важно направился к ящику. Ферн заглянула внутрь через отверстие. Вильбур копался в соломе, раскидывая ее пятачком. Вскоре он проделал норку, залез в нее и зарылся в солому так глубоко, что его стало совсем не видно. Ферн была в восторге. Она с облегчением подумала, что ее малыш будет спать в тепле, укутанный со всех сторон. Каждое утро, позавтракав, Вильбур выходил на дорогу вместе с девочкой и провожал ее до автобуса. Он ждал, когда Ферн махнет ему рукой на прощание, и глядел вслед автобусу, пока тот не скроется из виду. Вильбура запирали в загончике до тех пор, пока Ферн не возвращалась из школы. Но как только она приходила домой, поросенка выпускали и он повсюду ходил по пятам за своей хозяйкой. Если Ферн входила в дом, Вильбур следовал за ней. Если девочка поднималась на второй этаж, Вильбур стоял у лестницы и ждал, пока она спустится. Если Ферн вывозила на прогулку куклу в детской колясочке, Вильбур семенил следом. Иногда Вильбур уставал от долгих прогулок, и тогда Ферн брала его на руки и укладывала в колясочку рядом с куклой. И это ему очень нравилось. А если его клонило в сон, он закрывал глаза и засыпал, укрытый кукольным одеялом. С закрытыми глазами Вильбур был неотразим, потому что у него были очень длинные ресницы. Кукла тоже закрывала глаза, и Ферн медленно и осторожно катила колясочку, чтобы не разбудить своих деток. Однажды теплым летним днем Ферн и Эвери взяли купальные принадлежности и пошли на речку. Вильбур побежал вслед за Ферн. Девочка вошла в воду, и поросенок, конечно же, полез за ней следом. Но вода ему не понравилась — она оказалась мокрая и холодная. И пока ребятишки плавали, плескались и брызгались в реке, Вильбур забрался в теплую грязную лужу на берегу ручья, полную зеленой тины, и с наслаждением разлегся в ней. Каждый день проходил весело, а ночью поросенок мирно спал. Таких поросят, как Вильбур, фермеры называют весенними, и это значит, что Вильбур родился весной. Когда ему исполнилось пять недель, мистер Эрабл объявил, что поросенок уже большой и что пришла пора продавать его… Ферн бросилась на свою кроватку и зарыдала. Но папа был тверд. У Вильбура был очень хороший аппетит, ему уже не хватало молока — он требовал псе больше еды. И мистер Эрабл был не в состоянии его обеспечивать, да и не хотел. Тем более что все десять братьев и сестер поросенка были уже проданы. — Пора расставаться с ним, Ферн, — сказал папа. — Ты забавлялась, выкармливая его из соски, пока он был маленький. Но сейчас поросенок уже подрос, и его нужно продать. — А ты позвони дядюшке Гомеру, — предложила миссис Эрабл. — Я знаю, что Цукерманы держат поросят. И если дядюшка Гомер купит нашего поросенка, ты сможешь ходить на ферму и навещать Вильбура когда тебе вздумается. — А сколько мне за него попросить? — осведомилась Ферн. — Сейчас подумаю, — ответил папа. — Он родился слабеньким. Скажи дядюшке Гомеру, что у тебя есть поросенок, которого ты хочешь продать за шесть долларов. Посмотрим, что он скажет в ответ. Вскоре все было улажено. Ферн позвонила по телефону и поговорила с тетушкой Эдит, а тетушка Эдит позвала дядюшку Гомера, который работал на скотном дворе, и передала ему трубку. Когда дядюшка услышал, что поросенок стоит всего шесть долларов, он немедленно согласился его купить. На следующий день Вильбур покинул свой загончик под яблоней и переехал жить на навозную кучу, в хлев, который стоял на скотном дворе дядюшки Гомера. Глава 3. Побег Скотный двор, где теперь жил поросенок, был очень большой. Постройка была старая, там пахло сеном и навозом, потом усталых лошадей и чувствовалось теплое дыхание терпеливых коров. Это был особенный запах, говорящий о том, что все хорошо и спокойно и что никогда ничего плохого не может случиться. В помещении пахло и зерном, и конской сбруей, и колесной мазью, и резиновыми сапогами, и новыми пеньковыми веревками. А когда кошке кидали рыбью голову, в сарае пахло рыбой. Но больше всего пахло сеном, потому что на сеновале сена было полным-полно и его снимали вилами, чтобы накормить коров, лошадей и овец. Зимой, когда животных редко выпускали наружу, внутри было уютно и тепло, а летом двери стояли открытыми настежь и свежий ветер приносил прохладу. На скотном дворе были стойла для ломовых лошадей и коровники для коров, дальше — загон для овец, а еще дальше — хлев, в котором поселился Вильбур. И еще там было множество всяких интересных вещей: лестницы-стремянки, вилы, гаечные ключи, косы, сенокосилки, лопаты для уборки снега, топорища, бидоны для молока и ведра для воды, пустые мешки из-под зерна и ржавые мышеловки. Под крышами таких сараев обычно вьют гнезда ласточки, а дети обожают там играть в прятки. И все это богатство принадлежало мистеру Гомеру Л. Цукерману, который приходился Ферн родным дядей. Новое жилище Вильбура располагалось в самой дальней части сарая, за коровником. Мистер Цукерман хорошо знал, что навозная куча — лучшее место для поросенка. Поросятам нужно тепло, а в хлеву, с южной стороны сарая, было достаточно тепло и не дуло. Ферн приходила навещать поросенка почти каждый день. Девочка нашла старую шаткую табуреточку, которой пользовались, когда доили коров, и поставила ее в овечьей клети, рядом с хлевом Вильбура. Здесь она сидела часами, прислушиваясь к звукам, обычным для скотного двора, и наблюдая за Вильбуром. Овцы скоро привыкли к Ферн и перестали ее бояться. Гуси, которые жили вместе с овцами, тоже подружились с ней. Все животные на ферме вскоре привязались к девочке, потому что она была добрая и ласковая. Мистер Цукерман не разрешал ей выводить Вильбура из хлева и заходить к нему внутрь тоже не велел. Но он позволял племяннице сидеть на стульчике рядом с поросячьим загончиком и наблюдать за малышом сколько ее душе будет угодно. Ферн была счастлива, что ей позволяют хотя бы сидеть рядом с поросенком, а Вильбур был доволен, что его маленькая хозяйка находится около него. Но всем их прежним забавам — прогулкам, купанью, поездкам в колясочке — наступил конец. Однажды днем, в июне, когда поросенку было уже около двух месяцев, он вышел побродить по маленькому дворику у сарая. Ферн, против обыкновения, в тот день не приехала. Вильбур стоял на солнцепеке, чувствуя себя одиноким и несчастным. Он очень скучал. «Здесь совсем нечего делать», — подумал он. Поросенок медленно подошел к корытцу и ткнулся в него пятачком в надежде, что там что-то еще осталось от завтрака. Но нашел лишь кусочек картофельной шелухи и съел его. У поросенка зачесалась спинка. Он прислонился к забору и потерся о доски. Когда ему надоело скрестись о забор, он пошел к себе в хлев, взобрался на навозную кучу и улегся на самом верху. Спать ему не хотелось, рыть землю — тоже. Ему надоело стоять, надоело лежать. — Мне еще и двух месяцев нет, а я уже устал от жизни, — сказал он сам себе и снова вышел во двор. — Ну, куда деваться? — размышлял вслух поросенок. — Если я во дворе, то могу пойти только обратно в хлев. Если я в хлеву, то могу выйти только во двор. И больше никуда. — Ты го-го-го-говоришь, никуда? Дорого-го-го-гой друг, ты не прав, — послышался чей-то голос. Вильбур бросил взгляд через ограду и увидел гусыню. — Ну что тебе делать в этом га-га-га-гадком дворе? — затарахтела она. — В одном месте в заборе га-га-га-гайка отвалилась, доска шатается. Приго-го-го-готовься, толкни ее и убега-га-га-гай. — Что-что? — спросил Вильбур. — А помедленнее вы повторить не могли бы? — Отчего-го-го-го же, мо-гу-гу-гу. Го-го-го-говорю тебе еще раз, — сказала гусыня. — Я предлага-га-га-ю тебе бежать отсюда. За забором так хорошо! — Так ты говоришь, доска шатается? — Да-да-да. И благо-го-го-годарю за внимание. Вильбур подошел к забору и увидел, что гусыня была права: одна доска и вправду еле держалась. Поросенок нагнул голову, закрыл глаза и толкнул планку изо всех сил. Она поддалась и отлетела в сторону. Через минуту Вильбур уже пролез через дырку в заборе и оказался посреди зеленой лужайки, за пределами скотного двора. Рядом гоготала гусыня. — Го-го-го-голова цела? Нравится гулять на свободе? — спросила она. — Нравится, — нерешительно ответил Вильбур. — Наверно, нравится. На самом деле за забором поросенок чувствовал себя неуверенно. Теперь ничто не отделяло его от Большого Мира. — А куда же мне теперь идти? — Куда га-га-га-глаза га-га-га глядят, — ответила гусыня. — Нет тебе преград! Можешь выбрать сад, Можешь огород, Где редис растет. Хочешь — землю рой, Хочешь — песни пой! Спи на траве, Стой на голове, Бегай, прыгай, Ногами дрыгай, Мни овес, топчи картошку, Все отведай понемножку. А еще лучше — через фруктовый сад убежать в лес и там дышать свежим воздухом! Как хорошо жить на свете, пока ты молод! — Да я и сам вижу, — ответил Вильбур. Он подпрыгнул, потом покружился на одном месте, сделал несколько шагов, остановился, осмотрелся, принюхался и отправился во фруктовый сад. Передохнув несколько секунд в тени яблони, он уткнулся пятачком в землю и начал ее рыть, копать, раскидывать в стороны. Вильбур был счастлив! И, прежде чем его заметили, успел вытоптать изрядный участок земли. Первой поросенка заметила миссис Цукерман. Она выглянула из кухонного окошка и немедленно позвала мужчин. — Го-мер! — закричала она. — Поросенок сбежал! Лер-ви! Го-мер! Поросенок удрал! Вон он, под яблоней! «Ну вот, начались неприятности, — подумал Вильбур. — Это уж точно». Гусыня услышала крики и тотчас вмешалась. — Го-го-го-готовься бежать! Вниз по склону! К лесу! К лесу! — загалдела она. — Тебя там не поймают никого-го-го-гда! Кокер-спаниель услышал шум и гам на улице и выскочил из конуры, чтобы принять участие в охоте на поросенка. Мистер Цукерман, услышав визг, лай и гогот, выбежал из-под навеса, где он чинил машину. Лерви, наемный работник, который полол заросшую сорняками грядку спаржи, услышал крики и тоже примчался на помощь. Вильбура обступили со всех сторон, и он не знал, что делать. Лес, казалось ему, находился очень далеко. Кроме того, поросенок там никогда не был и не имел понятия, стоит туда бежать или нет. — Заходи сзади, Лерви! — скомандовал мистер Цукерман. — Гони его к сараю. Только смотри осторожнее: не испугай животинку, а я пока схожу за ведром с похлебкой. Новости о побеге Вильбура быстро распространились по скотному двору. Если кому-нибудь из обитателей фермы мистера Цукермана удавалось сбежать, то об этом тут же узнавали все остальные. О том, что Вильбур гуляет на свободе, гусыня сообщила своей ближайшей соседке — корове, и через минуту уже все коровы об этом знали. А потом одна из коров передала новости овце, и тотчас же все овцы были в курсе дела. А ягнята услышали об этом событии от своих матерей. Лошади, стоявшие в стойле, шевелили ушами и чутко прислушивались к тому, что происходит на улице. Из гогота гусыни вскоре все поняли, что произошло. — Вильбур сбежал! — пронеслось по сараю. Животные на ферме заволновались, закачали головами: все были рады, что хотя бы один из них теперь на свободе и не должен сидеть под замком или на привязи. А Вильбур совсем растерялся и не знал, куда бежать. Он видел, что его окружают со всех сторон. «Если это называется свободой, — подумал поросенок, — тогда лучше бы я жил в хлеву, на своем скотном дворе». Кокер-спаниель пытался схватить поросенка слева, наемный работник хотел наброситься на него справа, миссис Цукерман стояла на пути у поросенка, чтобы изловить его, если он повернет к саду, а сзади надвигался мистер Цукерман с большим ведром. «Какой ужас! — подумал Вильбур. — Почему же Ферн не идет?» И поросенок горько заплакал. Тут гусыня приняла командование на себя. — Да не стой ты на одном месте, Вильбур! — закричала она. — Петляй! Петляй! Круга-га-га-гами. Круга-га-га-гами! Вперед-назад, вперед-назад! Туда-сюда, туда-сюда! К лесу! К лесу! Га-га-га-галопом! Кокер-спаниель почти поймал Вильбура за заднюю ногу. Вильбур отпрыгнул в сторону и побежал. Лерви рванулся вперед и попытался схватить поросенка. Миссис Цукерман подгоняла работника. А гусыня продолжала подбадривать Вильбура. Поросенок метался между Лерви и собакой. Ему удалось проскочить у работника между ног. Лерви промахнулся и вместо поросенка поймал кокер-спаниеля. — Ге-ге-ге-гениально! Молодец! — закричала гусыня. — Так ему, га-га-га-гаду, и надо! Давай еще разок! И еще разок! — По холму-му-му-му! Вниз по холму-му-му-му! — советовали поросенку коровы. — Го-го-го-гони к лесу! — тарахтел гусь. — Бе-бе-бе-беги вве-е-е-е-рх! — блеяли овцы. — Нога-га-га-гами двига-га-га-гай! Прыга-га-га-гай! — надрывалась гусыня. — Куд-куда же ты, куд-куда! — волновалась курица. — Убега-га-га-гай! Лерви надвига-га-га-гается! — предостерег Вильбура гусь. — Не м-м-м-медли ни м-м-м-м-инуты! Му-му-му-мужайся! М-м-м-мистер Цукерм-м-м-ман м-м-м-чится сюда, — подбадривали поросенка коровы. — Бе-бе-бе-берегись собаки! — предупреждали овцы. — Не теряй го-го-го-головы! — рекомендовала гусыня. От всей этой суматохи Вильбур ошалел. Голова у него пошла кругом. Ему было неловко, что из-за него поднялся такой тарарам. Сначала он пытался следовать указаниям друзей, но ему никак не удавалось бежать вверх и вниз одновременно, спасаясь то от собаки, то от Лерви. И он так горько заплакал, что от слез не видел ничего вокруг. Ведь он был всего лишь маленький поросенок, которому не исполнилось и полугода! Как жаль, что в эту минуту здесь не было Ферн! Она бы взяла его на руки, утешила и приголубила! И только когда Вильбур поднял голову и увидел мистера Цукермана, который стоял рядом с ним и держал в руке ведро с ароматной похлебкой, он почувствовал облегчение. Поросенок покрутил пятачком. Запах был восхитительный: теплое молоко, картофельные очистки, пшеничные отруби, остатки обжаренных кукурузных хлопьев и вкусные объедки от завтрака мистера и миссис Цукерман! — Свинка, свинка, иди сюда, — позвал мистер Цукерман, постукивая по ведру. — Ну, иди, иди ко мне. Вильбур шагнул вперед, к ведру. — Нет-нет-нет! Так не го-го-го-годится! — запротестовала гусыня. — Старый прием! Вильбур, не попадайся на эту удочку! Он заго-го-го-гонит тебя обратно в хлев! Он тебя приманивает едой! Но Вильбур больше не слушал гусыню. Из ведра очень вкусно пахло. Он сделал еще один шаг вперед. — Свинка, свинка, хорошая моя, — ласково произнес мистер Цукерман и медленно направился к скотному двору, даже не оглядываясь назад. Он притворялся, будто и понятия не имеет, что Вильбур идет за ним следом. — Ты еще будешь го-го-го-горевать, что поддался на уго-го-го-говоры! — кричала ему вслед гусыня. Вильбур не обращал на нее никакого внимания. Он неотступно следовал за ведром с похлебкой! — Пого-го-годи! Ты потеряешь свободу! Га-га-га-глоток свободы стоит пога-га-ганого ведра с похлебкой! — не унималась гусыня. Вильбур по-прежнему не обращал внимания на гусыню. Дойдя до загончика, мистер Цукерман перелез через ограду и вылил похлебку в корытце. Затем он отодвинул болтавшуюся доску, чтобы Вильбур мог свободно пройти внутрь. — Шевели мозга-га-га-гами! Не делай себе га-га-га-гадостей! — последний раз предупредила гусыня. Но Вильбур даже ухом не повел. Он пролез через дырку в заборе, подошел к корытцу и жадно втянул в себя молоко. Потом голодный поросенок взялся за картофельные очистки и кукурузные хлопья. Как хорошо было вернуться домой! Пока Вильбур хлебал из корытца, Лерви принес молоток и длинные гвозди и приколотил доску на место. Потом Лерви и мистер Цукерман постояли, устало опершись о забор, и мистер Цукерман палкой почесал поросенку спинку. — Хороший поросенок! — сказал Лерви. — Из него вырастет отличный боров! — согласился хозяин. Вильбуру было приятно, что его хвалят. Он разомлел от теплого молока, и ему очень нравилось, когда ему почесывали спинку. Поросенок успокоился, волноваться больше было незачем. Он поел и был счастлив. Теперь его клонило в сон. Он очень устал за день. Было еще только четыре часа дня, когда Вильбур улегся спать. — Наверно, я еще слишком маленький, чтобы так далеко ходить одному, — подумал он, засыпая. Глава 4. Одиночество Следующий день был пасмурным и унылым. Дождь стучал по крыше сарая, и капли одна за другой падали с карниза. Дождь шел и шел, и по двору растекались извилистые ручейки, затапливая тропинки, окруженные зарослями чертополоха и амаранта. Дождь лупил по оконным стеклам на кухне, где сидела миссис Цукерман, и струи, журча, стекали в водосток. Дождь хлестал по овцам, которые паслись на лугу, и, когда им надоело мокнуть, они медленно побрели по тропинке к навесу. Ненастная погода окончательно расстроила планы Вильбура. Он собирался выйти погулять во двор и вырыть новую ямку. Были у него и другие планы. Вильбур наметил себе примерно такой распорядок дня: Завтрак в половине седьмого — снятое молоко, хлебные корки, отруби, черствьйз пончики, горбушка сдобной булочки с засохшими капельками кленового сиропа, картофельные очистки, остатки сладкого пудинга с изюмом и кремом, кусочки чайной соломки. Окончание завтрака — в семь часов. С семи до восьми Вильбур хотел побеседовать с Темпльтоном, крысенком, который жил под его корытцем для похлебки. Беседа с Темпльтоном была, конечно, не самым увлекательным занятием на свете, но уж лучше было разговаривать с ним, чем совсем ничего не делать. С восьми до девяти Вильбур собирался погреться на солнышке и подремать. С девяти до одиннадцати он желал отдохнуть, глазея на мух на заборе, на ласточек в небе и на пчел, вьющихся над клевером. В двенадцать часов обед — отруби, теплая вода, яблочная кожура, подливка от жаркого, морковные очистки, мясные обрезки, засохшая кукурузная каша и обертка от сыра. Окончание обеда — в час дня. С часу до двух — послеобеденный сон. С двух до трех он собирался потереться спинкой о забор, особенно там, где больше всего чесалось. С трех до четырех он решил постоять спокойно и подумать, как хорошо жить на свете, и еще он хотел подождать Ферн. В четыре приносили ужин. Снятое молоко, недоеденный бутерброд, завалявшийся у Лерви в корзинке для завтрака, сливовая кожура, кусочек того, глоточек сего, пара ломтиков жареной картошки, ложка варенья, объедки и остатки всякой всячины, огрызок печеного яблока да крошки от пирога, который уронили на пол. Накануне вечером Вильбур лег в постель, уже составив себе распорядок дня. И вот, когда поросенок проснулся в шесть часов утра, он увидел, что идет дождь. Казалось, он не перенесет такого удара. — У меня на сегодня были такие грандиозные планы, а дождь все испортил, — вздохнул он. Несколько минут он огорченно потоптался у себя в загончике, затем подошел к двери и выглянул наружу. Капли дождя упали ему на мордочку. На дворе было сыро и холодно. В его корытце набралось воды не меньше дюйма. А Темпльтона нигде не было видно. — Ты здесь, Темпльтон? — позвал Вильбур. Ответа не было. Поросенок почувствовал себя заброшенным и одиноким. — Здесь каждый день похож на другой, — простонал он. — А я такой маленький, и у меня нет настоящего друга на скотном дворе. И к тому же дождик зарядил на весь день — значит, Ферн не придет из-за плохой погоды. Какой я несчастный! — И Вильбур снова заплакал, уже второй раз за два дня. В половине седьмого Вильбур услышал, как гремит ведро. Это Лерви, промокший насквозь от дождя, готовил ему завтрак. — Свинка, иди сюда, — позвал Лерви. Вильбур не хотел есть, он хотел, чтобы его пожалели. Ему нужен был друг, с которым можно было бы поиграть. И он сказал об этом гусыне, которая тихонько сидела в углу овчарни. — Давай поиграем! — предложил он. — Не могу-гу-гу-гу! Я сижу на яйцах. У меня их восемь штук! Я га-га-га-грею их, чтобы им было тепло. Я ведь не какая-нибудь га-га-га-глупая вертихвостка! Ко-го-го-гда сидишь на яйцах, не до игр! У меня скоро будут гу-гу-гу-гусята! — А я разве сказал, что у тебя будут жучки или червячки? — с обидой ответил Вильбур. Потом поросенок попытался поговорить с ягнятами. — Давай поиграем! — предложил он одному из них. — И не подумаю, — ответил ягненок. — Во-первых, я не могу забраться к тебе в загончик, потому что я еще маленький, — мне не перепрыгнуть через загородку. А во-вторых, мне неинтересно играть с поросятами. И вообще, свинья для меня менее чем ничто! — Что ты хочешь этим сказать? Гм, менее чем ничто… Мне кажется, менее чем ничто просто не бывает. Ничто — это предел ничтовости. Как что-нибудь может быть ничтее, чем ничто? Если есть на свете такое ничто, которое ничтее ничта, тогда должно быть что-то чтее этого ничта. Но если ничто — просто ничто, тогда ничтее его ничего быть не может! — Ох, да замолчи же ты наконец! — оборвал его ягненок. — Оставь меня в покое! Иди поиграй сам с собой! Я не вожусь с поросятами. Обиженный, Вильбур улегся на подстилку и стал слушать шум дождя. Вскоре он заметил крысенка, который карабкался по наклонной доске, служившей ему лестницей. — Ты не хочешь поиграть со мной, Темпльтон? — спросил Вильбур. — Поиграть? — удивился крысенок, шевеля усиками. — Поиграть? Я не совсем понимаю, что это значит. — Ну, это значит забавляться, развлекаться, шутить, дурить, топать, хлопать, скакать и прыгать, ногами дрыгать — одним словом, веселиться от всей души, — объяснил Вильбур. — Я никогда ничем подобным не занимаюсь, даже в исключительных случаях, — сухо возразил крысенок. — Я предпочитаю проводить время так: Стащу тихонько корку — Снесу добычу в норку. Я лентяй и обжора, а не весельчак. Вот сейчас я собираюсь пойти к корытцу и съесть весь твой завтрак, раз уж у тебя не хватает ума, чтобы сделать это самому. И крысенок Темпльтон юрко прошмыгнул вдоль стены и нырнул в подземный ход, который он прорыл от двери сарая до поросячьего корытца, стоявшего во дворе. Темпльтон был хитрюга, всегда себе на уме. И подземный ход был верхом его ловкости и смекалки. Этот лаз давал ему возможность незаметно пробираться от сарая до укромного местечка под корытцем, не выходя на поверхность. Он прорыл множество ходов и норок на скотном дворе мистера Цукермана и мог тайно путешествовать под землей. Днем он обычно спал, а на поиски добычи выходил по ночам. Вильбур увидел, как крысенок скрылся в подземном туннеле, и через секунду острый крысиный носик уже выглядывал из-под деревянного корытца. Темпльтон осторожно взобрался на борт кормушки. Такого зрелища Вильбур вынести уже не мог. В мрачный, непогожий день видеть, как кто-то чужой ест из твоего собственного корытца! Он знал, что Темпльтон промокнет насквозь, стоя под проливным дождем, но даже это не утешало поросенка. Одинокий, всеми покинутый и голодный, он бросился на свою подстилку и зарыдал. Поздно вечером Лерви подошел к мистеру Цукерману и сказал: — Мне кажется, что поросенок заболел. Он не прикоснулся к еде. — Дай ему пару ложек серы и добавь патоки, — распорядился мистер Цукерман. Вильбур не понял, что с ним делают, когда Лерви схватил его и насильно сунул в рот лекарство. Это был самый скверный день в его жизни. Ему было неясно, сможет ли он дальше выносить гнетущее одиночество. Пришел вечер, и вскоре стало совсем темно. Были различимы только тени, да слышно чмоканье овец, жевавших траву, да позвякивание коровьей цепочки. Можете себе представить, каково было удивление Вильбура, когда из темноты раздался голосок, которого он никогда раньше не слышал. Голосок был тоненький, но приятный. — У тебя нет друга, Вильбур? — спросил кто-то у него. — Я наблюдала за тобой весь день, и ты мне очень понравился. — Но я тебя не вижу! — закричал Вильбур, вскочив на ноги. — Кто ты? И где ты? — Я здесь, наверху, — ответил тот же голос. — Спокойной ночи, Вильбур. Мы увидимся утром. Глава 5. Шарлотта Ночь казалась бесконечной. В животе к Вильбура было пусто, но зато в голове было полно мыслей. А когда мысли одолевают на голодный желудок, трудно заснуть. За ночь Вильбур просыпался несколько раз, прислушиваясь к звукам и пытаясь угадать, который час. В сарае никогда на стояла абсолютная тишина. Даже в полночь кто-нибудь копошился или перешептывался. В первый раз Вильбур проснулся из-за Темпльтона, который пытался прогрызть дырку в деревянном сундуке с зерном. Зубы его скрежетали о доски. «С ума он сошел, что ли? — подумал Вильбур. — Ходит-бродит тут всю ночь напролет, точит зубы, портит чужое добро! Почему это он не спит, как все порядочные животные?» Второй раз Вильбур проснулся оттого, что гусыня ворочалась в гнезде, разговаривая сама с собой. — Который час? — шепотом спросил поросенок у гусыни. — Га-га-га-гарантирую, что не меньше половины двенадцатого, — сказала гусыня. — А ты почему никак не уго-го-го-гомонишься? — Лезет в голову всякое… — ответил Вильбур. — А вот мне нико-га-га-гда ничего-го-го-го в го-го-го-голову не лезет, — похвасталась гусыня. — Я на яйцах целый день, И вообще мне думать лень. А ты когда-нибудь пробовал сидеть на яйцах? — Нет, — вздохнул Вильбур. — Наверно, это очень неудобно. А сколько времени нужно, чтобы гусенок вылупился из яйца? — Примерно месяц. А знаешь какая я хитрая? Днем, если тепло, я укрываю яйца соломой, а сама иду гу-гу-гу-гулять. Вильбур зевнул и отвернулся. Во сне ему опять почудился тот же голос: — Я буду твоим другом! Спи спокойно, мы увидимся утром. Когда Вильбур проснулся, до рассвета оставалось не менее получаса. В сарае было темно. Он прислушался. Овцы лежали не шевелясь, даже гусыня перестала галдеть. Из коровника не доносилось ни звука: коровы спали. В стойле тоже было тихо, лошади дремали. Темпльтон, закончив свои дела, отправился выполнять чье-то поручение. В полной тишине был слышен только скрип, который раздавался откуда-то сверху, с крыши. Это скрипел флюгер, поворачиваясь туда-сюда на ветру. Вильбуру нравился сарай в такое время суток: все вокруг тихо и спокойно ждало рассвета. «Скоро утро», — подумал он. Слабый луч света пробился сквозь маленькое окошко. Звезды гасли одна за другой. Вильбур в полумгле разглядел гусыню, расположившуюся в нескольких шагах от него. Она спала, сунув голову под крыло. Поросенок теперь различал и овец, и ягнят. Наконец стало совсем светло. — О, какое чудесное утро! Я его так долго ждал! Сегодня я увижу своего друга! Вильбур осмотрелся. Он обыскал весь свой хлев, изучил подоконник, исследовал потолок. Но никого не нашел. Наконец он решился заговорить. Ему не хотелось так рано, на рассвете, будить своих соседей, нарушая их покой, но он не мог придумать ничего другого, чтобы привлечь внимание таинственного нового друга, которого нигде не было видно. Вильбур откашлялся. — Внимание, внимание! — объявил он громким и четким голосом. — Пусть тот, кто обратился ко мне вчера вечером перед отходом ко сну, даст о себе знать. Отзовитесь, пожалуйста! Вильбур подождал немного, прислушиваясь. Все животные подняли головы и уставились на поросенка. Вильбур смутился. Он твердо решил вступить в контакт с незнакомым другом. — Внимание, внимание! — снова заговорил он. — Я повторяю объявление. Пусть тот, кто обратился ко мне вчера вечером, перед отходом ко сну, даст о себе знать! Будьте добры, скажите, где вы находитесь, если вы — мой друг! Овцы снова переглянулись. — Бе-бе-бе-безумец! — вступила в разговор самая старшая овца. — Даже если у тебя есть друг, то своими криками ты бе-бе-бе-беспокоишь всех остальных. Лучший способ лишиться друга — это разбудить его рано утром, когда он еще хочет спать. Твой бе-бе-бе-бедный дружок, наверное, еще и не думал вставать! — Простите, пожалуйста, я больше не буду. Я не хотел вам мешать. Расстроенный поросенок улегся снова на навозную кучу, мордой к дверям. Он чувствовал, что его друг где-то рядом. Но старая овца была права — друг еще не проснулся. Вскоре Лерви принес поросенку похлебку на завтрак. Вильбур выскочил, поспешно заглотал месиво и вылизал корытце. По тропинке мимо него прошли овцы, за ними важно выступал гусь, пощипывая травку. И вдруг, как только Вильбур улегся, чтобы вздремнуть после завтрака, над ним зазвучал тот же тоненький голосок, который он слышал накануне вечером… — Высокочтимая публика! Разрешите приветствовать вас! Вильбур вскочил. — Какая, какая публика? — спросил он. — Высокочтимая, — повторил тот же голос. — А где она? И вы где? Ну пожалуйста, скажите, где вы? И что такое «высокочтимая публика»? — сыпал вопросами Вильбур. — Высокочтимая — значит глубокоуважаемая. Звучит немножко старомодно: «Высокочтимая публика! Разрешите приветствовать вас!» Конечно, глупо выражаться так в наше время, когда можно сказать «привет» или «доброе утро». Мне и самой странно, что такие слова сорвались у меня с языка. Ты спрашиваешь, где я нахожусь? Найти меня очень легко. Посмотри наверх, в угол дверного проема. Я здесь! Смотри внимательно! Я тебе махну! Наконец-то Вильбур увидел то существо, которое вело с ним столь необычную беседу. На огромной паутине, занимавшей весь угол дверного проема, висел вниз головой крупный серый паук, вернее, паучиха. У нее было восемь лапок, и одной из них она приветливо махала Вильбуру. — Ну что, видишь меня теперь? — спросила она. — Вижу! — воскликнул Вильбур. — Теперь-то, конечно, вижу! Доброе утро! Как вы себя чувствуете? Высокочтимая публика! Разрешите приветствовать вас! — Вильбур повторил старомодное обращение. — Рад с вами познакомиться! А как вас зовут, скажите, пожалуйста! — Меня зовут Шарлотта, — ответила паучиха. — Шарлотта, а дальше как? — радостно отозвался Вильбур. — Мое полное имя — Шарлотта А. Каватика. Но ты можешь называть меня просто Шарлотта. И давай на «ты». — Какая ты красивая! — восхитился Вильбур. — Да я и сама знаю, что не дурна собой. Отрицать не буду. Вообще, все пауки красивые. Моя красота сразу не бросается в глаза, как у некоторых, но я и не гонюсь за этим. Вильбур, я бы хотела рассмотреть тебя получше. Жаль, что я не вижу тебя так же ясно, как ты меня. — Почему это? — удивился поросенок. — Я же рядом с тобой. — Я знаю. Но я близорука. Ужасно близорука. С одной стороны, это неплохо, но с другой… Хочешь посмотреть, как ловко я поймаю муху? Муха, которая ползала по бортику корытца Вильбура, взлетела и угодила в нижний угол паутины Шарлотты. Прилипнув к клейким паутинкам, она запутывалась все больше. Муха яростно била крылышками, пытаясь порвать сети и освободиться. — Сначала я на нее нападаю, — сказала Шарлотта. — Это раз. Паучиха сделала прыжок, и тут же у нее из брюшка вытянулась тоненькая шелковая ниточка. — Потом я ее оплетаю. Это два. Шарлотта обхватила муху и обернула ее несколькими рядами шелковистой паутины. Она продолжала опутывать муху до тех пор, пока та не перестала двигаться. Вильбур в ужасе наблюдал за паучихой. Он не мог поверить своим глазам. И хотя он не любил мух, эту пленницу ему стало жалко. — Ну а теперь я с ней покончу, — продолжала Шарлотта. — И все будет в порядке. Это три. — И паучиха укусила муху. — Она больше ничего не чувствует, — пояснила Шарлотта. — Я ее съем на завтрак. — Как! Ты пожираешь мух? — возмутился Вильбур. — Конечно! Мух, кузнечиков, жучков, Бабочек и мотыльков, Комаров, личинок, мошек, Долгоножек, пчел и блошек, Ос, стрекоз, сверчков, букашек, Тлей, клещей и таракашек — одним словом, я ем всех, кто случайно попадется ко мне в сети. Чтобы жить, нужно есть. А разве не так? — Так-то оно так, — согласился Вильбур. — А они вкусные? — Очень вкусные. Конечно, я не съедаю их целиком. Я высасываю из них кровь. Я привыкла так питаться, — сказала Шарлотта, и ее приятный голосок зазвучал теплее. — Ты говоришь ужасные вещи! — ужаснулся Вильбур. — Ну пожалуйста, не надо так! — Почему же? Это правда, а я всегда говорю чистую правду. Нельзя сказать, чтобы мне нравились комары да мухи, но так уж устроены пауки. Им приходится расставлять капканы и ждать, пока добыча не попадется в сети. Я из рода пауков и поэтому плету сети и ловлю насекомых. И моя мать плела сети, и бабушка. И все мои родственники плели сети. И много-много тысяч лет тому назад мои предки-пауки тоже раскидывали сети и поджидали добычу, как и я. — Плохая наследственность, — мрачно заметил Вильбур. Он был расстроен от того, что его новая подруга оказалась кровопийцей. — Ты прав, — согласилась Шарлотта. — Но это не моя вина. Я не знаю, кому из пауков первому пришла в голову великолепная мысль соткать паутину, но, так или иначе, паутина была соткана, и это был мудрый поступок. И с тех пор мы всегда так делаем. Если подумать, паутина — неплохая штука! — Какие вы, пауки, жестокие! — воскликнул Вильбур, который твердо стоял на своей точке зрения. — Не тебе об этом судить, — возразила Шарлотта. — Тебе приносят готовую еду в ведре. А меня никто не кормит. Я живу своим умом и сама добываю себе пищу. Мне нужно быть хитрой и ловкой, чтобы не умереть с голоду. Я должна иметь терпение, чтобы подкараулить тех, кто случайно попадется мне в сети. И выбирать уж не приходится. Так получается, что моя случайная добыча — комары да мошки, мотыльки да блошки! Более того, — продолжала Шарлотта, назидательно потрясая одной ножкой, — представляешь, что бы произошло, если бы я не ловила мух и прочих насекомых? Они бы расплодились на земле в невероятном количестве и заняли бы столько места, что никому другому не осталось бы! — В самом деле? — спросил Вильбур. — Мне бы этого совсем не хотелось. Значит, действительно, твоя паутина — неплохая штука. Гусыня услышала этот разговор и усмехнулась. «Вильбур еще многого не понимает, — подумала она. — Он еще совсем маленький, наивный поросенок. Он даже не знает, что с ним случится под Рождество! Он и не подозревает, что мистер Цукерман и Лерви собираются его зарезать!» Гусыня привстала, поправила клювом яйца и уселась поудобнее, чтобы ее потомство не замерзло. Шарлотта зависла над мухой, готовясь ее съесть. Вильбур лег и закрыл глаза. Он устал и от бессонной ночи, и от ожидания встречи с новым другом. Ветерок принес аромат клевера — сладкий запах Большого Мира, который находился за забором. «Ну так что ж? — подумал поросенок. — Я приобрел друга. И это хорошо. Но водить такую дружбу опасно. Шарлотта злая, жестокая, коварная кровопийца. Мне такие не нравятся. Как я смогу ее полюбить, даже если она красивая и умная?» Вильбура терзали сомнения и страхи, которые часто возникают при новом знакомстве. Вскоре Вильбур понял, что ошибался. На первый взгляд Шарлотта казалась безжалостной и свирепой, но на самом деле у нее было доброе, отзывчивое сердце, и она оставалась ему верным и преданным другом всю свою жизнь. Глава 6. Летние дни Первые дни лета — самое хорошее время на ферме. Цветет сирень, наполняя воздух сладким ароматом. Вместе с сиренью расцветают яблони, и пчелы вьются над распустившимися цветками. Стоит солнечная, теплая погода. Занятия в школе закончились, и у детей появилось свободное время, чтобы поиграть и половить форель в излучине ручья. Эвери часто приносил домой форель, такую упругую и свежую, что хоть сразу клади ее на сковородку и жарь на ужин. Теперь, когда больше не нужно было учиться в школе, Ферн ходила на скотный двор почти каждый день и тихонько сидела там на своей табуреточке. Животные к ней привыкли. Овцы спокойно ложились у ее ног. В начале мая рабочих лошадей обычно впрягали в сенокосилку, и мистер Цукерман, взобравшись на сиденье, выезжал в поле. Каждое утро было слышно стрекотание и лязг сенокосилки, которая ездила туда-сюда, подрезая траву, падавшую длинными зелеными волнами под острыми ножами. После сенокоса, если не было грозы, все, кто был на ферме, помогали сгребать сено, ворошить его и укладывать на высокую телегу, на которой его перевозили в сарай. Ферн и Эвери любили залезать на самый верх груженой повозки, чтобы ехать домой. Затем свежее сено кидали на сеновал, и весь сарай наполнялся нежным запахом тимофеевки и клевера. Как хорошо было попрыгать на куче сена или зарыться в него с головой! А иногда Эвери находил в траве ужа и совал его в карман, в придачу к уже имеющимся сокровищам. Первые летние дни — настоящий праздник для птиц. В поле, у дома, в сарае, в лесу, на болоте — везде раздается их звонкий щебет и пение. Они вьют гнезда и высиживают птенцов. С лесной опушки доносится свист и щелканье щеглов, которые, верно, прилетели сюда из самого Бостона: — Чувик-чувик! Чувик-чувик! На яблоневой ветке, раскачиваясь и подрагивая хвостиком, заливается чибис: — Чьи вы? Чьи вы? Серый воробей, который знает, как прекрасна и быстротечна жизнь, чирикает: — Чик-чирик! Чики-чики-чик-чирик! А если вы откроете двери сарая, ласточки высунут головы из гнезда под карнизом и засвищут: — Фьюти-фьють! Фьюти-фьють! Летом земля покрывается зеленым ковром, и дети постоянно грызут какую-нибудь травинку или соломинку. Стебли одуванчиков наполняются белым молочком, пестрые головки кашки тяжелеют от нектара, а в глубине цветка настурции спрятана капелька холодного терпкого сока. Куда ни бросишь взгляд — всюду жизнь. Даже в капельке росы на цветочном стебельке шевелится букашка, а на обратной стороне картофельного листа жучок откладывает оранжевые личинки. В один из летних дней на ферме произошло важное событие: у гусыни вылупились гусята. Как раз в это время Ферн сидела в сарае, на своей табуреточке. Шарлотта первая, не считая, конечно, самой гусыни, узнала о том, что на свет появились птенцы. Гусыня еще накануне почувствовала, что они вот-вот проклюнутся, — она слышала их слабый писк сквозь яичную скорлупу. Она знала, что гусятам было неудобно сидеть, скрючившись, в яйце и что птенцы с нетерпением ждут момента, когда они смогут разбить скорлупу и выйти наружу. Поэтому гусыня притихла и ни с кем не разговаривала. Когда первый гусенок высунул серо-зеленую головку из-под маминого крыла и осмотрелся, Шарлотта заметила его и объявила: — Я полагаю, каждый из присутствующих здесь будет рад узнать, что гусыня, которая без устали трудилась в течение месяца, проявляя безграничное терпение, наконец добилась успеха: у нее родились гусята! Дорогая гусыня! Поздравляем вас от всего сердца и желаем всяческого благополучия. — Бла-го-го-го-годарю! — смущенно ответила гусыня. — И я бла-го-го-го-годарю! — присоединился к ней гусь. — Поздравляю! — закричал Вильбур. — А сколько у тебя гусят? Я пока вижу только одного. — Семеро! — ответила гусыня. — Отлично! — обрадовалась Шарлотта. — Семь — счастливое число. Молодчина! Вы прекрасно справились с нелегким делом! В это мгновение крысенок Темпльтон высунул нос из-под поросячьего корытца, под которым он частенько прятался. Он взглянул на Ферн и вдоль стены тихонько пополз к гнезду. Животные не спускали с крысенка глаз, потому что его не только не любили, но и не доверяли ему. — Послушай, гусыня, — произнес он резким, скрипучим голосом. — Ты сказала, что у тебя семеро гусят. А яиц было восемь. Что случилось с восьмым яйцом? Почему из него не вылупился гусенок? — Оно, наверно, стухло, — ответила гусыня, — и никуда не годится. — А что ты собираешься с ним делать? — продолжал Темпльтон, буравя гусыню своими блестящими, круглыми, как бусинки, черными глазками. — Забирай его, — разрешила гусыня. — Утащи его отсюда подальше, в укромный уго-го-го-голок, можешь включить его в свою коллекцию. Нужно сказать, что у Темпльтона была привычка собирать всякую всячину и хранить ее у себя в норке. Он никогда ничего не выбрасывал. — Да-да-да, — подтвердил гусь, — можешь забирать яйцо. Но я тебя предупреждаю: если ты сунешься к гусятам, я тебе го-го-го-голову оторву! — Гусь расправил крылья и грозно ими захлопал, чтобы показать, какой он страшный. Гусь был сильный и храбрый. По правде говоря, и он, и гусыня не очень-то доверяли Темпльтону. И не без оснований. У крысенка не было ни стыда ни совести. Высокие чувства были ему недоступны. Такие слова, как честь, достоинство, благородство, доброта, деликатность, щепетильность, дружелюбие, — ничего для него не значили. Если бы ему удалось утащить гусенка, он бы его прикончил не задумываясь — гусыня это хорошо понимала. И каждый это понимал. Гусыня подтолкнула яйцо своим широким клювом, и оно выкатилось из гнезда. Все с отвращением наблюдали за крысенком, который поволок гнездо к себе в норку. Даже Вильбур, который мог есть все подряд, был неприятно поражен. — Как ему не противно! Заграбастал старое, тухлое яйцо! — брезгливо пробормотал он. — Крыса есть крыса, — подвела итог Шарлотта и засмеялась тоненьким серебристым смехом. — Но прошу учесть, дорогие друзья, если залежавшееся яйцо когда-нибудь разобьется, жить в сарае станет невозможно. — Что ты этим хочешь сказать? — спросил Вильбур. — Я хочу сказать, что здесь дышать будет нечем из-за мерзкого запаха. Тухлые яйца отвратительно пахнут. — Я его не разобью, — ухмыльнулся Темпльтон. — Я знаю, что делаю. У меня таких вещей полным-полно, и я умею с ними обращаться. Крысенок нырнул в подземный ход, толкая яйцо перед собой. Он его катил, вертел, крутил, пока не добрался до тайника под корытцем Вильбура. Вечером, когда ветер улегся и на скотном дворе стало тихо и тепло, гусыня-мать в первый раз покинула гнездо и вывела птенцов на прогулку. Мистер Цукерман увидел всю компанию, когда пришел покормить поросенка ужином. — Эй, привет! — поздоровался он улыбаясь. — Ну-ка, давайте посчитаем, сколько вас там: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь! Семеро гусят! Просто великолепно! Глава 7. Плохие новости Вильбур с каждым днем все больше привязывался к Шарлотте. И ее война с мухами ему уже не казалась такой бессмысленной и жестокой. О мухах же на ферме никто не мог сказать ни одного доброго слова. Они всем докучали. Коровы их терпеть не могли, лошади не выносили, а овцы ненавидели лютой ненавистью. Мистер и миссис Цукерман вечно отмахивались от назойливых мух и, спасаясь от них, затягивали окна марлей. Вильбур восхищался тем, как легко Шарлотта справляется с насекомыми. Его особенно умиляло, что Шарлотта усыпляла свою жертву, перед тем как съесть. — Какая ты умница, Шарлотта. Ты поступаешь правильно! — хвалил ее поросенок. — Да, — отвечала она звонким мелодичным голоском. — Я всегда делаю мухам анестезию, так что они не чувствуют никакой боли., Я в состоянии оказать им эту маленькую услугу. Одна неделя сменяла другую, и Вильбур все рос и рос. За день он съедал три огромных ведра похлебки. Много времени он проводил лежа на боку, в полудреме, и ему снились сладкие сны. Он был здоровяком, и прекрасно прибавлял в весе. Однажды вечером, когда Ферн сидела на своей табуреточке, в сарай вошла старая овца и остановилась перед загоном, чтобы поговорить с Вильбуром. — Здравствуй, поросенок! — сказала она. — Мне кажется, что ты набираешь вес! — Да, набираю! — гордо ответил Вильбур. — В моем возрасте это естественно! — Все равно я тебе не завидую, — сказала старая овца. — А ты знаешь, для чего тебя откармливают? — Нет, — ответил поросенок. — Я бы не хотела тебя огорчать, но говорят, тебя откармливают специально для того, чтобы потом зарезать. Понял теперь, для чего? — Для чего? — переспросил Вильбур. Ферн оцепенела от ужаса. — Чтобы зарезать и сделать из тебя ветчину и копченую грудинку. Фермеры режут поросят с наступлением холодов, под Рождество. Обычно это держат в секрете. Они все в заговоре: и Лерви, и мистер Цукерман, и даже Джон Эрабл. — Мистер Эрабл тоже? — зарыдал Вильбур. — Отец Ферн? — Конечно! Когда режут свинью, помогают все, кто может. Я старая овца, и из года в год вижу одно и то же. Приезжает мистер Эрабл, берет в руки большой… — Хватит! — завизжал Вильбур. — Я не хочу умирать! Спасите меня! Эй, кто-нибудь! Спасите, помогите! — Успокойся, Вильбур, — вмешалась Шарлотта, которая присутствовала при этом тяжелом разговоре. — Как я могу успокоиться? — продолжал вопить Вильбур, бегая взад-вперед по загончику. — Я не хочу, чтобы меня убивали! Я не хочу умирать! Шарлотта, скажи, старая овца говорит правду? Они и в самом деле зарежут меня с наступлением холодов? — Как тебе сказать… — ответила паучиха, в задумчивости перебирая лапками нити своей паутины. — Старая овца всю жизнь прожила в этом сарае. Она видела множество маленьких поросят. Они появлялись и исчезали. Если овца говорит, что хозяева задумали тебя зарезать, она не врет. Я уверена, что овца говорит правду. Какая жестокость! Никогда в жизни не встречала ничего подлей! Хотя люди, впрочем, так не считают. Вильбур горько заплакал. — Я не хочу умирать, — рыдал поросенок. — Я хочу жить! Хочу остаться здесь навсегда, на уютной навозной куче, рядом со всеми моими друзьями! Хочу дышать свежим воздухом и валяться на солнышке! — Ну что ты так ужасно кричишь? — сделала ему замечание овца. — Я не хочу умирать! — всхлипнул Вильбур и бросился на землю. — Ты никогда не умрешь! — решительно возразила Шарлотта. — Честное слово, не умру? Ты обещаешь? — дрожащим голосом спросил поросенок. — А кто меня спасет? — Я спасу, — ответила Шарлотта. — Но как? — Это уж мое дело. Обещаю, что спасу, если ты немедленно придешь в себя и успокоишься. Стыдно! Ведешь себя как маленький. Прекрати реветь сейчас же. Не выношу плакс! Глава 8. Разговор на кухне В воскресенье утром мистер Эрабл, миссис Эрабл и Ферн завтракали на кухне. Эвери уже поел и ушел наверх искать рогатку. — А вы знаете, что у дядюшки Гомера на ферме вылупились гусята? — спросила Ферн. — Сколько штук? — поинтересовался мистер Эрабл. — Семеро, — ответила Ферн. — Яиц было восемь, но одно протухло, и гусыня сказала Темпльтону, что оно ей не нужно, и Темпльтон забрал его себе. — Что сделала гусыня? — переспросила миссис Эрабл, с тревогой и недоумением посмотрев на дочь. — Она сказала Темпльтону, что яйцо ей больше не нужно, — повторила Ферн. — А кто такой Темпльтон? — спросила миссис Эрабл. — Это крысенок, — пояснила Ферн. — Мы все его недолюбливаем. — Кто это «все»? — осведомилась миссис Эрабл. — «Все» — это все, кто есть на скотном дворе. Вильбур, овцы с ягнятами, гусь с гусыней и гусятами, Шарлотта ия. — Шарлотта? — удивилась миссис Эрабл. — А кто такая Шарлотта? — Это подруга Вильбура. Она ужасно умная. — А кто она такая? — Ну как тебе объяснить… — задумалась Ферн. — У нее восемь ног. Наверно, у всех пауков столько. — Шарлотта — это паук? — поразилась миссис Эрабл. Ферн кивнула. — Вернее, паучиха. Она большая и серая. Она соткала паутину в сарае, где дверной проем. И еще она ловит мух и высасывает из них кровь. Вильбур обожает Шарлотту. — В самом деле? — недоверчиво отозвалась миссис Эрабл. — Клянусь тебе! — подтвердила Ферн. — А ты знаешь, что сказала Шарлотта, когда вылупились гусята? — Не имею ни малейшего представления. Расскажи мне, пожалуйста. — Слушай. Когда первый гусенок высунул голову из-под крыла гусыни, я сидела на табуреточке, в углу, а Шарлотта висела на своей паутине. И она сказала вот что: «Каждый из присутствующих здесь будет рад узнать, что гусыня, которая без устали трудилась в течение месяца, проявляя безграничное терпение, наконец добилась успеха: у нее родились гусята! Дорогая гусыня! Поздравляем вас от всего сердца и желаем всяческого благополучия». Правда, замечательно? Очень красиво сказано! — Да, очень, — согласилась миссис Эрабл. — А теперь, Ферн, собирайся, а то опоздаешь в воскресную школу. Вечером расскажешь поподробнее, что там происходит на скотном дворе у дядюшки Гомера. По-моему, ты там проводишь слишком много времени. Ты что, туда каждый день ходишь? — Да, мне там очень нравится, — призналась Ферн. Она вытерла рот салфеткой и помчалась наверх, к себе в комнату. Когда она выбежала из кухни, миссис Эрабл шепнула на ухо своему мужу: — Ферн меня беспокоит. Ты слышал, что она тут наплела про животных на ферме? Она вообразила, будто они разговаривают, как люди. Мистер Эрабл усмехнулся. — Может, и разговаривают, — сказал он. — Мне тоже так казалось, когда я был маленьким. Во всяком случае волноваться незачем. У Ферн богатая фантазия. Дети всегда сочиняют небылицы. — И все-таки она меня тревожит, — озабоченно сказала миссис Эрабл. — Я непременно поговорю о ней с доктором Дорианом, когда пойду к нему в следующий раз. Он очень любит Ферн, и я хочу рассказать ему о странностях в ее поведении. Выдумывает всякую чушь о говорящих поросятах и пауках. Это ненормально! Всем известно, что звери не умеют говорить. Мистер Эрабл улыбнулся. — Может, у нее слух тоньше нашего, — пошутил он. Глава 9. Вильбур хвастается Паутина в действительности гораздо прочнее, чем кажется на первый взгляд. Хотя она и сплетена из тоненьких, едва заметных ниточек, ее не так-то легко порвать. Но когда в паутине запутывается насекомое, сетка может лопнуть, и тогда пауку приходится штопать дырки. Шарлотта обычно занималась починкой по вечерам, а Ферн сидела и наблюдала за ней. Однажды девочка оказалась свидетелем весьма любопытного происшествия. Сначала она услышала следующий разговор. — Шарлотта, а почему у тебя такие волосатые ноги? — спросил Вильбур. — Чтобы легче было плести паутину, — ответила Шарлотта. — Я тебе открою один секрет: я — членистоногое. У меня каждая ножка делится на семь члеников: тазик, вертлуг, бедро, колено, голень, пятка, лапка и заканчивается коготком. Вильбур остолбенел от удивления. — Ты шутишь, — пробормотал он. — Нисколько не шучу. — А ну-ка повтори все сначала, а то я не запомнил с первого раза. — Тазик, вертлуг, бедро, колено, голень, пятка и лапка. — Вот это да! — воскликнул Вильбур, разглядывая собственные ножки. — А я не знал, что мои ноги тоже делятся на семь члеников. — Послушай, дружочек, — сказала Шарлотта. — Поросенок — это одно, а паук — совсем другое. Ты не умеешь плести паутину, и такие ноги, как у меня, тебе ни к чему. — А может, и умею, — похвастался Вильбур. — Просто я никогда раньше не пробовал. Это для меня пара пустяков. — Посмотрим, как ты будешь действовать, — улыбнулась Шарлотта. Ферн добродушно рассмеялась и, широко раскрыв глаза, посмотрела на поросенка. — Ну хорошо, — согласился Вильбур. — Ты меня сейчас быстренько научишь, и я сплету паутину. Наверно, переплетать ниточки очень интересно. А с чего начать? — Сделай глубокий вдох, — скомандовала Шарлотта улыбаясь. Вильбур глубоко вздохнул. — А теперь залезай повыше — как я. — Шарлотта побежала вверх, до дверной притолоки. Вильбур забрался на самый верх навозной кучи. — Молодец! — похвалила его Шарлотта. — А теперь приготовься, выпусти немножко паутины, чтобы зацепиться, и прыгай вниз. Не забывай тянуть из себя ниточку, пока летишь! Вильбур, слегка поколебавшись, прыгнул вниз. Он резко обернулся, чтобы посмотреть, не тянется ли за ним ниточка или веревочка, которая не даст ему свалиться, но ничего не заметил. Он понял, что падает. — Хрясь! — хрюкнул поросенок, плюхнувшись на землю. Шарлотта так хохотала, что ее паутина раскачивалась из стороны в сторону. — А что я сделал не так? — спросил Вильбур, с трудом очухавшись после падения. — Все так, — ответила Шарлотта. — Ты молодчина! — Попробую еще разок! — с энтузиазмом заявил Вильбур. — Наверно, нужно привязаться веревкой, чтобы не упасть. Поросенок вышел во двор. — Эй, Темпльтон! Ты где? — позвал он. Крысенок высунул голову из-под корытца. — Ты не мог бы одолжить мне кусочек веревочки? — попросил поросенок. — Я хочу сплести паутину. — Мог бы, — ответил Темпльтон, у которого в запасе было несколько обрывков старой бечевки. — Нет ничего проще. Всегда к вашим услугам. Отодвинув гусиное яйцо, он влез к себе в норку и вытащил оттуда кусок грязной веревки. Вильбур внимательно изучил обрывок. — Как раз то, что нужно, — обрадовался поросенок. — Пожалуйста, привяжи один конец к моему хвостику, Темпльтон. Вильбур присел и повернулся к крысенку задом. Темпльтон взял веревочку, обернул ее дважды вокруг тоненького розового хвостика, закрученного колечком, и завязал ее двойным узлом. Шарлотта с удовлетворением следила за этими приготовлениями. Как и Ферн, она очень хорошо относилась к поросенку. Паучиха была довольна таким соседством еще и потому, что запах хлева и валявшихся объедков привлекал мух, которыми она питалась. Шарлотта с радостью отметила, что поросенок не был обескуражен первой неудачной попыткой и был готов попробовать сплести паутину еще раз. Крысенок, паучиха и девочка внимательно наблюдали за тем, как Вильбур, полный энергии, снова взбирается на самый верх навозной кучи. — А теперь все смотрите! — крикнул он и, собравшись с силами, очертя голову бросился вниз. Веревочка вилась по воздуху вслед за ним. Но так как поросенок не сообразил привязать другой конец веревочки к чему-нибудь прочному, она его не спасла. — Плюх! Вильбур снова шмякнулся на землю и сильно расшибся. Слезы потекли у него по щекам. Темпльтон усмехнулся. Шарлотта спокойно смотрела на поросенка. Помедлив, она сказала ему: — Ты никогда не сможешь сплести паутину, Вильбур. Я хочу дать тебе добрый совет: выкинь ты эту идею из головы! Чтобы плести паутину, нужны две вещи. — Какие же? — печально спросил Вильбур. — Во-первых, нужны особые прядильные железы, а во-вторых, нужно умение. Но ты не огорчайся. Тебе не нужна паутина. Цукерманы и так тебя неплохо кормят три раза в день. Тебе не нужно заманивать добычу в тенета, чтобы поесть. Вильбур вздохнул: — Шарлотта, ты еще умнее и благороднее, чем я думал. Я хотел доказать всем, какой я ловкий. Похвастался — и получил по заслугам. Так мне и надо. Темпльтон тем временем отвязал веревочку от поросячьего хвостика и утащил ее обратно в норку. Шарлотта снова принялась прясть. — Не стоит так огорчаться, Вильбур, — успокоила она поросенка. — Не всем дано умение плести паутину. Даже люди не умеют, а они за многое берутся, и у них неплохо получается. Ты когда-нибудь слышал о мосте Куинсборо? Вильбур покачал головой: — Это что, паутина такая? — Вроде того, — пояснила Шарлотта. — А знаешь, сколько его строили? Целых восемь лет. Подумать страшно! Я бы умерла с голоду, если бы мне пришлось столько ждать! Лично я могу сплести паутину за один вечер. — А что люди делают на мосту Куинсборо? Ловят мух? — спросил Вильбур. — Нет, — ответила Шарлотта. — Ничего они там не ловят. Просто ходят по нему туда-сюда, с одного берега на другой, и каждый думает, что на другом берегу лучше. Вот если бы они дошли до середины, свесились с моста и тихонько подождали бы, может, им что-нибудь хорошее и попалось бы. Но нет, им не до того. Каждую минуту снуют взад-вперед, взад-вперед, взад-вперед! Какое счастье, что я веду оседлый образ жизни! — А что значит «оседлый»? — спросил Вильбур. — Это значит, что я всю жизнь сижу спокойно на одном месте и не брожу по белу свету. Я знаю, что хорошо, а что плохо, по личному опыту. Моя паутина, например, — это хорошо. Я затаюсь и жду: а вдруг кто-нибудь в нее попадется? А пока я караулю добычу, я размышляю о том о сем. — Наверно, и я веду оседлый образ жизни, — заключил поросенок. — Я вынужден торчать здесь, хочу я того или нет. А знаешь, где бы я хотел провести сегодняшний вечер? — Где же? — В лесу. Я бы там поискал буковые орешки, трюфели и сладкие корешки. Я бы зарылся в листву, мял бы, швырял, ковырял землю своим крепким пятачком, нюхал бы траву, которая так восхитительно пахнет… — Это ты, что ли, восхитительно пахнешь? — вмешался в разговор ягненок, только что вошедший в сарай. — Ты так благоухаешь, что я даже отсюда чувствую. Ну и запашок от тебя — хуже всех на скотном дворе! Вильбур понуро склонил голову, глаза его наполнились слезами. Шарлотта заметила, что поросенок смутился, и резко одернула ягненка. — Оставь Вильбура в покое! — сказала она. — От него пахнет так, как и должно пахнуть, учитывая, что он спит на навозной куче. Ты тоже не букет роз. Кроме того, ты прервал очень приятную беседу. О чем мы с тобой Говорили, Вильбур, когда этот невежа так грубо перебил нас? — Да я уж и не помню, — смешался Вильбур. — Какая разница! Давай немножко помолчим, Шарлотта. Что-то у меня глаза слипаются. Не обращай на меня внимания, продолжай чинить свою паутину. А я пока прилягу и буду смотреть, как ты работаешь. Вильбур лег на бок, вытянулся и глубоко вздохнул. Наступили сумерки. На скотном дворе стало темно и тихо. Ферн понимала, что ей пора домой, ужинать, но уходить страшно не хотелось. Над сараем бесшумно пролетели ласточки, неся корм птенцам. Вдали, за дорогой, заливалась какая-то птица: — Фьюти-фьюти-фьють! Фьюти-фьюти-фьють! Лерви сел под яблоней и закурил трубку: животные почуяли знакомый запах крепкого табака. Вильбур слышал, как выводила трели садовая жаба да изредка хлопала кухонная дверь. От этих привычных звуков поросенку становилось легко на сердце. Он чувствовал себя спокойно, потому что любил жизнь, и ему нравилось ощущать себя частью Большого Мира в погожий летний вечер. Но как только Вильбур лег спать, он сразу же вспомнил, что сказала ему старая овца. Мысли о смерти мучили его, и он начал дрожать от страха. — Шарлотта, — позвал он шепотом. — Что, Вильбур? — Я не хочу умирать! — Никто не хочет, — ласково произнесла Шарлотта. — Я хочу жить здесь, в сарае, — продолжал Вильбур. — Мне тут очень нравится. — Я понимаю тебя, — подхватила Шарлотта. — Нам всем тут очень нравится. В сарае появилась гусыня, за которой семенили все семеро ее птенцов. Они, вытянув шейки, издавали такие звуки, будто играл крохотный духовой оркестр. Вильбур с умилением прислушивался к мелодичному попискиванию. — Шарлотта! — позвал он опять. — Да? — откликнулась паучиха. — Ты серьезно обещала, что спасешь меня от смерти? — Совершенно серьезно. Я не допущу, чтобы ты погиб, Вильбур. — А как ты собираешься меня спасти? — спросил Вильбур, которого распирало от любопытства, поскольку дело касалось его самого. — Ну, я пока еще не знаю, — неопределенно ответила Шарлотта. — Но я разрабатываю план действий. — Отлично! — обрадовался Вильбур. — Ну и как у тебя идут дела? Ты уже много сделала, Шарлотта? И сколько еще осталось? — Вильбур дрожал от нетерпения, но Шарлотта вела себя спокойно и сдержанно. — Пока все идет нормально, — с удовлетворением ответила паучиха. — Я обдумываю одну идею, хотя детали еще не разработаны. — Скажи, пожалуйста, а когда ты думаешь? — спросил Вильбур. — Когда вишу на паутине вниз головой. Так мне легче думать, потому что кровь приливает к голове. — Если бы я мог тебе чем-нибудь помочь! — Спасибо, не надо. Я сама справлюсь. Мне легче придумывать, если я работаю одна, — отказалась Шарлотта. — Ну ладно, — вздохнул Вильбур, — но если тебе понадобится моя помощь, тй обязательно скажи. Может, я хоть капельку смогу помочь. — Хорошо, — согласилась Шарлотта. — А пока ты должен собраться с силами, подтянуться и как следует спать ночью. И перестань хныкать! Хватит распускать нюни! Тебе нужно съедать все до дна, ничего не оставляя в корытце — только крошки для Темпльтона. И пищу надо жевать, а не глотать целиком! Спи побольше, ешь и пей, И толстей, толстей, толстей! Нервы попусту не трать, — Встал, поел — и лег опять! Только этим ты сейчас мне сможешь помочь. Ты меня хорошо понял, поросенок? — Да, понял, — ответил Вильбур. — Тогда иди скорее спать! — приказала Шарлотта. — Крепкий сон — залог здоровья! Вильбур прошлепал в самый темный угол своего загончика, лег и закрыл глаза. Но через минуту заговорил снова. — Шарлотта! — позвал он. — Ну что, Вильбур? — Можно я пойду посмотрю, не осталось ли в корытце чего-нибудь от ужина? Кажется, я немножко не доел картофельное пюре. — Хорошо, иди, — разрешила Шарлотта. — Но сразу же возвращайся и ложись спать. Вильбур опрометью выбежал во двор. — Не спеши, не спеши, — крикнула ему вслед Шарлотта. — Поспешишь — людей насмешишь. Вильбур остановился и медленно прошествовал к корытцу. Он нашел кусочек картошки, тщательно его прожевал, проглотил и вернулся в свой угол. Поросенок закрыл глаза и замолчал на несколько секунд. — Шарлотта, — прошептал он. — Да? — А можно я схожу попью молока? Там еще немножко осталось на дне корытца. — Нет, в корытце пусто. Я хочу, чтобы ты скорее заснул. Хватит болтать! Закрой глаза и спи. Вильбур закрыл глаза. Ферн встала со стульчика и отправилась домой, полная впечатлений от всего, что она увидела и услышала на скотном дворе. — Спокойной ночи, Шарлотта! — Спокойной ночи, Вильбур! — Спокойной ночи! — Спокойной ночи! Глава 10. Взрыв День за днем паучиха висела на паутине вниз головой, в надежде, что у нее появится идея. Она часами не сходила с места, погруженная в мысли. Пообещав Вильбуру, что спасет его от смерти, паучиха была намерена выполнить свое обещание. Шарлотта была очень терпелива. Она по опыту знала: если долго ждать, муха обязательно попадется в сети. Паучиха была убеждена: если долго думать о том, как спасти поросенка, в голову непременно придет хорошая мысль. И вот однажды утром, в середине июля, ее осенила чудесная идея. — Как это просто, — сказала она самой себе. — Чтобы спасти Вильбура, нужн